Интерес к личности и политическому наследию П.А. Кропоткина возник у меня давно.
Чай, с князюшкой, пусть и с разницей более чем в столетие, но всё же были соседями. Окрестности Старого Арбата, переулок Сивцев Вражек...
Впрочем, тут сейчас не об этом.
Предыстория конфликта князя с властями была долгой и пересказывать оную не имеет смысла, т.к. судьба революционеров в России того времени -
за редким исключением - была весьма трагичной.
Не избежал ареста и Петр Кропоткин.
Его заточили в одном из равелинов Петропавловской крепости, где здоровье узника очень скоро стало решительно сдавать.
И он оказался на грани гибели.
Родственники пытались "замолвить словечко" у самого императора, который прекрасно помнил князя ещё по Пажескому корпусу.
На что Александр II высочайше ответил: "А пусть посидит!"
Удалось лишь добиться смягчения условий содержания и полумертвого князя Кропоткина всё-таки перевели в тюремную больницу.
Дальше осталось одно: побег или смерть.
Нижеследующее читается, аки остросюжетный приключенческий детектив:
"Под напором лучей весеннего солнца и свежего воздуха, вливавшегося в открытое окно, болезнь стремительно отступала. Силы возвращались.
Однажды Кропоткин получил записку с воли: "Попроситесь на прогулку". Прогулку разрешили — ежедневно по часу.
Было еще очень трудно ходить, но в первый же раз, выйдя во двор, узник увидел то, что заставило его пережить необычайное волнение.
Раскрытые ворота на улицу были совсем близко, всего в каких-нибудь ста шагах.
За ними — свобода! Ворота раскрывают каждый день, пропуская возы с дровами. Конечно, двор охранялся — вдоль тюремной стены по тропинке
вышагивали два часовых. Третий стоял в будке ворот.
Но все же возможность побега представилась волнующе реальной.
Друзья на воле, с которыми не прекращалась связь шифрованными записками, передававшимися при свиданиях, поддержали идею побега.
Революционный кружок, в котором были уже новые люди, лично не знавшие Кропоткина, энергично взялся за подготовку его освобождения.
Потребовалось около месяца для того, чтобы найти лошадь, подходящего кучера, разработать систему сигналов...
Первая попытка была назначена на 29 июня 1876 года, день Петра и Павла. Сигнал с воли должен быть подан воздушным шариком, отпущенным
в небо.
Но в этот день у Гостиного Двора почему-то не продавалось ни одного детского шарика!
Помеха эта оказалась кстати: пролетка с беглецом была бы непременно задержана из-за возов с дровами, которые как раз в это время оказались
на улице.
Организаторы побега учли это и на следующий день расставили на протяжении двух верст своих людей, которые следили за движением.
По цепочке передавался условный сигнал о том, что улицы свободны. Узник должен был узнать об этом по звукам скрипки из серенького домика
напротив госпиталя, который специально сняли друзья.
Об этом Кропоткину сообщила Софья Лаврова в записке, вложенной в механизм часов. Там же говорилось, что побег намечен на
следующий день — 30 июня.
В четыре часа дня узника вывели на прогулку.
Он начал свое обычное медленное движение по кругу — как всегда, еле-еле переступая ногами. Пусть часовой думает, что сил у него совсем
еще мало. Их и на самом деле было немного, но огромна была жажда освобождения.
И вот тишину нарушили звуки скрипки.
Как давно он не слушал музыку, да еще такую! Это была вихревая, искрящаяся мазурка Аполлинария Контского, популярного тогда польского
скрипача и композитора. Теперь нужно предельно сосредоточиться. Сначала так же медленно подойти к той точке круга, которая ближе всего
к воротам, и от нее рвануть напрямую...
Но скрипка вдруг замолчала. Что-то случилось. Нельзя бежать. Пройти неспешно новый круг...
Через четверть часа мелодия возобновилась. И это был зов свободы, жизни, борьбы! Но снова оборвалась музыка...
Стало ясно, в чем дело: в ворота медленно въехали возы с дровами.
Еще минута, и звуки мазурки понеслись в бешеном вихре. Часовой в пяти-шести шагах. Он лениво следит, как разгружают крестьяне
дрова, сбрасывая их на землю, укладывают в штабеля.
"Всё! Сейчас или никогда!" — проносится мысль.
Молниеносно сброшен халат — и бегом к воротам!
Через несколько шагов Кропоткин услышал голоса крестьян: "Бежит! Держи его! Лови его!"
Они кинулись наперерез.
Одновременно за беглецом бросились три солдата и часовой. Тот был так близко, что не считал нужным стрелять, хотя мог и даже был
обязан, но старался достать штыком.
Штык коснулся спины, но уже промелькнули ворота. Вот улица! Пролетка!
На козлах, отвернувшись, сидел человек со светлыми бакенбардами, в военной фуражке. Он показался знакомым — и бакенбарды, и фуражка...
Не провокация ли это? Ведь он так похож на великого князя Николая Николаевича, брата царя.
По Петербургу потом распространился слух, что именно он увез беглеца.
Кропоткин хлопнул в ладоши, и человек на козлах обернулся.
Конечно, это никакой не великий князь, а доктор Веймар. Недавний узник вскочил в экипаж.
Кучер - участник кружка "чайковцев", Александр Левашов, хлестнул коня, промелькнули ворота госпиталя и толпа людей возле них.
Все что-то крича¬ли, махали руками, но ничего не делали.
Великое дело — неожиданность!
Едва не перевернувшись, пролетка круто свернула с пустынной Кавалергардской улицы в тесный переулок.
На ходу Кропоткин надел пальто и цилиндр. Сменил фуражку на цилиндр и его сосед.
Через несколько минут они были на Тверской, потом — на Невском, и там остановились у громадного дома на углу Гончарной.
Знакомая квартира сестер Корниловых. Множество людей. Дружеские поздравления, объятия, поцелуи.
Ничего, казалось, не изменилось за эти два года.
Но долго здесь задерживаться нельзя: по тайным каналам весть о побеге, безусловно, уже движется в соответствующие инстанции.
Черным ходом два господина в цилиндрах вышли на Гончарную, где их ждал извозчик. Чтобы запутать след жандармов, помчались в места отдыха
богатых петербуржцев, на острова, где на одной из дач беглец сможет переночевать.
По дороге посетили самый шикарный ресторан — "Донон", куда жандармы и не догадались бы сунуться.
На следующий день весь Петербург был наводнен сыщиками, у каждого фотография человека с большой бородой.
Но к этому времени он уже сбрил бороду и стал совершенно неузнаваем.
В городе все передавали друг другу, что царь, находившийся в Финляндии, был взбешен и распорядился: "Разыскать во что бы то ни стало!"
Друзья укрыли Кропоткина в одной из деревень в окрестностях столицы, а через несколько дней он в сопровождении Марка Натансона
выехал за границу, взяв с собой паспорт "чайковца" Левашов.
Неделя поисков прошла безрезультатно. Один за другим следовали доклады царю жандармского генерала Потапова.
Без прямых улик, на всякий случай, были арестованы сестра Петра Алексеевича Елена (по мужу — Кравченко) и часовой, охранявший арестанта.
Не удалось найти и арестовать только Софью Лаврову.
Наконец жандармы решили, что беглец, видимо, исчез из Петербурга. Его начали искать за границей, но почему-то не на севере, а на юге.
Для этого в пограничные области Германии и в Швейцарию был командирован жандармский подполковник Смельский.
К счастью, он вернулся с еще бо¬лее невероятным предположением о том, что Кропоткин отправился в Америку, в Филадельфию — на Всемирный
съезд социалистов.
В Петербурге решено было привлечь к суду смотрителя Николаевского военного госпиталя полковника Стефановича.
На него, как на главного виновника побега, было указано в очередном докладе царю в начале сентября.
Стефанович был арестован и предан военному суду вместе с двумя рядовыми и надзирателем.
Проведя полгода в заключении, он умер.
Но дело о побеге мятежного князя не было закрыто.
В январе 1879 года жандармы получили сообщение о том, что Кропоткин якобы намерен «тайным образом» проникнуть в Россию.
В пограничные пункты были разосланы приказы о задержании государственного преступника Петра Кропоткина.
А еще через два года без всяких доказательств ему приписали организацию закончившегося убийством покушения народовольцев на Александра II.
Процесс над созданным "чайковцами" разветвленным обществом пропаганды состоялся в конце 1877 года и вошел в историю как "процесс 193-х".
На суде не раз упоминалось имя бежавшего из заключения князя, который был однозначно признан организатором и главарем антиправительственного
движения.
Это обвинение только подтвердилось, когда через несколько лет Кропоткина обнаружили в Европе как активного деятеля бакунинского крыла
Интернационала."
Текст: В. Маркин.
.
Journal information