Князь Петр Алексеевич Кропоткин в эмиграции.
Элементы анархизма, одного из древнейших общественно-политических течений, присутствуют еще в учении греческого философа
V века до н. э. Зенона Элейского, утверждавшего, что человек должен жить согласно природе, и погибшего в борьбе с тиранией.
Они усматриваются и у предтечи христианского мировоззрения Платона, и у философов-киников Древней Греции. Наиболее известен
из них Диоген, отказавшийся признать авторитет великого Александра Македонского.
Наивысшим благом для человека киники провозглашали духовную свободу и неподчинение власти.
Несомненно, анархистами были первые христиане, преследовавшиеся римскими властями. Мотивы анархизма присутствуют в философии
Жан Жака Руссо, противопоставлявшего общество природе, разоблачавшего безнравственность государственной власти.
Первым попытался изложить анархизм как учение в конце XVIII века английский писатель Уильям Годвин.
Затем крупнейшим теоретиком безвластия стал Пьер Жозеф Прудон, первый, кто сам сказал о себе: "Я — анархист".
И "Анархия - мать порядка".
Безусловно отрицавший государство, он отстаивал право на мелкую частную собственность и полагал возможным осуществить социальную
революцию мирным путем, Маркс охарактеризовал его как идеолога мелкой буржуазии.
Михаил Бакунин — следующая великая фигура.
Политический деятель, философ, социолог, публицист, организатор...
В 1860-х годах одна за другой выходили его книги, в которых антигосударственная доктрина противопоставлена всем другим
социалистическим учениям, в том числе и марксизму.
Разрушение государства он считал главной целью, а в революционном движении не признавал централизма.
На этой почве произошел его бескомпромиссный разрыв с Марксом и Генеральным советом Интернационала.
Не ограничившись объединением своих сторонников в "Альянсе", он участвовал в организации авантюрных, по сути, бунтов в Лионе
и Болонье, окончившихся поражением, а потом, привлеченный бешеной энергией Нечаева, на первых порах поддержал его с идеей
вымышленной заговорщической организации "Народная расправа".
Довольно скоро Бакунин разочаровался в Нечаеве и между ними произошел разрыв.
К концу жизни Бакунин пришел к мысли о чрезвычайной важности нравственных критериев в деятельности революционера и задумал
написать свою "Этику".
Но жизнь оборвалась на шестьдесят втором году, и он не успел выполнить намеченное.
Тем не менее важно, что "апостол анархии" особо выделил значение этической стороны анархизма.
И именно с этого момента Бакунина продолжил Кропоткин, основываясь на своих естественно-научных знаниях.
Близкие взгляды на роль естествознания в развитии социальных наук высказывал в своих статьях Афанасий Щапов, несомненно,
оказавший влияние на Кропоткина.
Считая естествознание стержнем "всех наук социальных", Щапов был убежденным антигосударственником, как и публицисты-народники
Василий Берви-Флеровский, Дмитрий Писарев, Николай Шелгунов, в работах которых тоже можно обнаружить мысль о сближении
естественных наук с социальными. Их идеи, наряду с бакунинскими, входили в тот идейный багаж, с которым Петр Кропоткин приехал
в Швейцарию, чтобы включиться в деятельность анархистского крыла Интернационала.
И еще надо сказать о том, что хорошо знакомый с русской историей Кропоткин видел истоки русской анархической традиции в демократии
средневековых городов Новгорода и Пскова, в идее Земского собора и, главное, — в крестьянской общине, исчезнувшей в
Западной Европе, но еще сохранившейся в России.
Сподвижники и близкие друзья Бакунина приняли Петра Кропоткина в свой круг.
Так же как в свое время Бакунина, стали его звать просто по имени — Пьер.
Ему это нравилось больше, чем чопорное английское "принц Кропоткин". Швейцарские бакунинцы быстро поняли, что их русский друг
пришел к анархизму своим путем, дополнив бакунизм чем-то глубоко своеобразным.
Тогда он пришел к выводу, что "анархизм — нечто бОльшее, чем простой способ действия или чем идеал свободного общества".
И эта мысль — «кропоткинский мотив» в анархизме, берущий свой исток от знания и понимания природы...
Вот каким рисует Петра Алексеевича встречавшийся с ним в Швейцарии в конце 1870-х годов известный народоволец Лев Дейч:
"...Он был чрезвычайно подвижен, говорил быстро и плавно и с первого раза производил благоприятное впечатление своей простотой, очевидной
искренностью и добротой... Кропоткин был всегда завален работой: писал для разных ученых органов, переводил для наших ежемесяч¬ных журналов
с иностранных языков, которых знал множество.
По всесторонности развития он, несомненно, стоял значительно выше всех тогдашних последователей Бакунина, не исключая и Реклю...
Решительно все, как русские, так и иностранцы, относились к нему с большим уважением и симпатией и... высоко ценили его серьезное отношение
к общественным вопросам, а также необыкновенную его трудоспособность, знание".
В революционной среде Кропоткина знали многие, и не только в Швейцарии. Он съездил на полтора месяца в Испанию, где анархическое
движение становилось наиболее массовым.
В Мадриде и Барселоне встретился с десятками людей, установил много контактов от имени партии-фракции юрцев.
Испанцы надолго запомнили приезд Кропоткина.
В гражданской войне 30-х годов XX столетия испанские анархо-коммунисты с его портретами защищали республику от франкистов.
Осенью 1877 года состоялся конгресс Интернационала в бельгийском городе Вервье.
Сразу вслед за ним — Международный социалистический конгресс.
Он проходил в Генте, другом городе Бельгии, где Кропоткин побывал еще в 1872 году, возвращаясь из Швейцарии в Россию.
Теперь он принял участие в обоих собраниях под именем Александра Левашова.
В Генте разгорелась борьба федералистов Юры против стремления социал-демократического крыла, которое возглавлял на конгрессе
Вильгельм Либкнехт, объединить рабочие организации вокруг одного центра.
Хотя юрцев было всего девять человек, им удалось помешать принятию проекта централизованного управления рабочим движением
в значительной степени благодаря Кропоткину, избранному секретарем конгресса.
Здесь впервые на международном уровне проявились блестящие способности Кропоткина как оратора, сумевшего логикой и страстностью
своих выступлений убедить многих в целесообразности сохранения самостоятельности Юрской федерации.
Еще не завершился конгресс, а Петру Алексеевичу пришлось срочно покинуть Гент по настоятельному требованию товарищей-социалистов.
Дело в том, что бельгийская полиция каким-то образом узнала, что под именем Левашова скрывается беглый государственный преступник
князь Кропоткин.
Правда, арестовать его хотели всего лишь за нарушение правил регистрации в гостинице, но стоит попасть в руки полиции, как наверняка
всплывет и прежнее дело: Рос¬сия потребует выдачи.
В этот день друзья даже не пустили его с митинга в гостиницу.
Окружив тесной толпой, рабочие привели Кропоткина на квартиру одного социал-демократа, у которого предстояло переночевать — он принял
русского анархиста по-братски. А утром поезд уже вез его в Англию, которая, таким образом, вторично спасала его.
Пребывание в Лондоне нужно было использовать с поль¬зой. Кропоткин целые дни проводит в библиотеке Британ¬ского музея, изучая имевшиеся т
ам материалы по Великой французской революции, которой он необычайно заинтересовался, желая понять, как начинается революция, проверить
свою догадку, что именно достижения естественных наук подтолкнули к бурному развитию революционного процесса и что анархическая тенденция
играла во француз¬ской революции, как и во всякой другой, важную роль. Эта работа продлится еще не один год. А сейчас он не может долго
сидеть на месте, над книгами и рукописями, душа рвется к живому делу.
Петр Алексеевич едет в Париж, где после разгрома Ком¬муны началось постепенное пробуждение социальной ак¬тивности рабочих. Ему казалось,
что он возвращается в славные времена кружка «чайковцев». Вместе с бакунинца-ми Жюлем Гедом и Андреа Коста, которые впоследствии перейдут
в стан марксистов, он пытается организовать первые социалистические группы. Сначала это были беседы где-ни¬будь в кафе,
где собиралось по пять-шесть рабочих.
Затем те шли к своим товарищам, и через несколько дней на митинг приходило несколько десятков, а то и около сотни человек.
Не так уж много, но ведь это самое начало... В марте 1878 го¬да на первые «поминки Коммуны» собралось не более двухсот человек.
А через два года, когда в Париж вернулись освобожденные по амнистии коммунары, чуть ли не всё население города вышло на улицы их
восторженно приветствовать.
Текст: В. Маркин.
.
Journal information